Неточные совпадения
— Женщины, которые из чувства ложного стыда презирают себя за то, что
природа, создавая их, грубо наглупила. И есть девушки, которые боятся любить, потому что им кажется: любовь унижает, низводит их к
животным.
— Я этого не понимаю — этой птичьей жизни, — сказала она. — Вы, конечно, несерьезно указали вокруг, на
природу, на
животных…
Сегодня мы ушли и вот качаемся теперь в Тихом океане; но если б и остались здесь, едва ли бы я собрался на берег. Одна
природа да
животная, хотя и своеобразная, жизнь, не наполнят человека, не поглотят внимания: остается большая пустота. Для того даже, чтобы испытывать глубже новое, не похожее ни на что свое, нужно, чтоб тут же рядом, для сравнения, была параллель другой, развитой жизни.
В конце же недели поездка в государственное учреждение — участок, где находящиеся на государственной службе чиновники, доктора — мужчины, иногда серьезно и строго, а иногда с игривой веселостью, уничтожая данный от
природы для ограждения от преступления не только людям, но и
животным стыд, осматривали этих женщин и выдавали им патент на продолжение тех же преступлений, которые они совершали с своими сообщниками в продолжение недели.
Но по
природе своей национализм партикулярен, он всегда частный, сами его отрицания и истребления так же мало претендуют на вселенскость, как биологическая борьба индивидуальностей в мире
животном.
Ворон скорее следует отнести к полезным птицам, чем к вредным. Убирая в тайге трупы павших
животных, дохлых рыб по берегам рек, моллюсков, выброшенных морским прибоем, и в особенности разные отбросы человеческих жилищ, они являются незаменимыми санитарами и играют огромную роль в охране
природы. Вред, причиняемый воронами хозяйству, по сравнению с той пользой, которую они приносят, невелик.
Я весь ушел в созерцание
природы и совершенно забыл, что нахожусь один, вдали от бивака. Вдруг в стороне от себя я услышал шорох. Среди глубокой тишины он показался мне очень сильным. Я думал, что идет какое-нибудь крупное
животное, и приготовился к обороне, но это оказался барсук. Он двигался мелкой рысцой, иногда останавливался и что-то искал в траве; он прошел так близко от меня, что я мог достать его концом ружья. Барсук направился к ручью, полакал воду и заковылял дальше. Опять стало тихо.
Аристотель говорит в своей, во многих отношениях замечательной, «Политике»: «Человек есть естественно
животное политическое, предназначенное к жизни в обществе, и тот, кто по своей
природе не является частью какого-либо государства, есть существо деградированное или превосходящее человека».
В прежнее время медведь не обижал людей и домашних
животных и считался смирным, но с тех пор, как ссыльные стали селиться по верховьям рек и вырубать тут леса и преградили ему путь к рыбе, которая составляла его главную пищу, в сахалинских метрических книгах и в «ведомости происшествий» стала появляться новая причина смерти — «задран медведем», и в настоящее время медведь уже третируется, как грозное явление
природы, с которым приходится бороться не на шутку.
Но вы умеете изображать
животных и неодушевленных, изображать черты царя
природы, человека.
— Это вздор: родительская любовь предрассудок — и только. Связь есть потребность, закон
природы, а остальное должно лежать на обязанностях общества. Отца и матери, в известном смысле слова, ведь нет же в естественной жизни.
Животные, вырастая, не соображают своих родословных.
Словом, вся эта
природа, интересовавшая его прежде только каким-нибудь очень уж красивым местоположением, очень хорошей или чрезвычайно дурной погодой, каким-нибудь никогда не виданным
животным, — стала теперь понятна ему в своих причинах, явилась машиной, в которой все было теснейшим образом связано одно с другим.
Известно, что все великие исторические люди питали маленькие слабости к разным
животным, может быть выплачивая этим необходимую дань
природе, потратившей на них слишком много ума.
Ведь вы заметьте,
животные сходятся только тогда, когда могут производить потомство, а поганый царь
природы — всегда, только бы приятно.
А именно тот, что женщина, наперекор своей
природе, должна быть одновременно и беременной, и кормилицей, и любовницей, должна быть тем, до чего не спускается ни одно
животное.
Я удивлялся, откуда бралось наше озлобление друг к другу, а дело было совершенно ясно: озлобление это было не что иное, как протест человеческой
природы против
животного, которое подавляло ее.
«…Существование, которое, с точки зрения
животной экономии, должно быть признано идеальным. Ибо получать от
природы возможно более при возможно меньшей затрате энергии, — не в этом ли состоит основной принцип приспособления… А приспособление, господа, — закон жизни…»
Они упали друг другу в объятия; они плакали от радости и от горя; и волчица прыгает и воет и мотает пушистым хвостом, когда найдет потерянного волченка; а Борис Петрович был человек, как вам это известно, то есть
животное, которое ничем не хуже волка; по крайней мере так утверждают натуралисты и филозофы… а эти господа знают
природу человека столь же твердо, как мы, грешные, наши утренние и вечерние молитвы; — сравнение чрезвычайно справедливое!..
Наука дает человеку понятие о том, что жизнь
природы, жизнь растений и
животных совершенно отлична от человеческой жизни.
Притом же непреднамеренна красота только в
природе бесчувственной, мертвой: птица и
животное уже заботятся о своей внешности, беспрестанно охорашиваются, почти все они любят опрятность.
Сии избранные мужи должны были от берегов Невы до гор Рефейских, до морей Азовского, Каспийского и далее, видеть и описать Россию в трех царствах
Природы, проникнуть во внутренность пустынь, во глубину пещер и лесов дремучих, где око наблюдателя еще никогда не примечало за творческою Натурою, где она искони действовала уединенно или пред свидетелями невнимательными; исчислить минералы в недрах земли, растения на зеленых коврах ее,
животных в трех стихиях и, таким образом, собрать богатства для Российской Естественной Истории.
Конечно, и то надобно правду сказать,
природа во всех тварях одинакова: посмотрите на матерей из всех
животных, когда их детищам умышляют сделать какое зло — тут они забывают свое сложение, не помнят о своем бессилии и с остервенением кидаются на нападающих.
Вы, может быть, намерены возразить мне, заговоривши о преимуществах образованности, которая дает человеку власть над неодушевленной
природой, над неразумными
животными и возвышает нас над толпой.
Мне хочется думать, что боровшийся с
природой человеческий гений боролся и с физической любовью, как с врагом, и что если он и не победил ее, то все же удалось ему опутать ее сетью иллюзий братства и любви; и для меня по крайней мере это уже не просто отправление моего
животного организма, как у собаки или лягушки, а настоящая любовь, и каждое объятие бывает одухотворено чистым сердечным порывом и уважением к женщине.
Он боялся всего на свете: неодушевленной
природы, всех людей и всех
животных и даже насекомых. И сам он, как выше замечено, над этою своею слабостью смеялся и шутил, но побороть ее в себе не мог.
Так смотрели они и на всю
природу, — на
животных, которые жили с ними мирно, не нападали на них и любили их, побежденные их же любовью.
Народы — произведения
природы; история — прогрессивное продолжение
животного развития.
«Великое учение о непрерывности, — говорит он, — не позволяет нам предположить, чтобы что-нибудь могло явиться в
природе неожиданно и без предшественников, без постепенного перехода; неоспоримо, что низшие позвоночные
животные обладают, хотя и в менее развитом виде, тою частью мозга, которую мы имеем все основания считать у себя самих органом сознания.
Он спасается от холода посредством одежды и жилища, тяжелую пищу, доставляемую
природою, превращает в легкоусвояемую, свои собственные мышцы заменяет крепкими мышцами
животных, могучими силами пара и электричества.
Ужасно и в то же время совершенно справедливо, когда женщину определяют как «
животное, по самой своей
природе слабое и больное, пользующееся только светлыми промежутками здоровья на фоне непрерывной болезни».
Чем жизнь наша становится духовнее, тем более мы верим в бессмертие. По мере того как
природа наша удаляется от
животной грубости, уничтожаются и наши сомнения.
Не злы и
животные, и нет зла во всей
природе, — оно лишь в том, что она не достигает своего совершенства (IV, 26) [Там же.
С ее повреждением извратилась и самая
природа, изменились инстинкты в
животных, появилась «звериность...
Кажущийся «имманентизм» или пантеизм язычества — обоготворение сил
природы,
животных, человека — не должен здесь обманывать, вселяя представление о каком-то миродовольстве и уравновешенности.
Как холод, мрак и туманы неодушевленной
природы, так эти уроды
животной жизни ползут в душу человеческую, чтоб оттолкнуть и отъединить ее от мира, в котором свет и жизнь.
Далека от человека жизнь
природы; «духом немым и глухим» полна для него эта таинственная жизнь. Далеки и
животные. Их нет вокруг человека, ом не соприкасается душою с их могучею и загадочною, не умом постигаемою силою жизни. Лишь редко, до странности редко является близ героев Достоевского то или другое
животное, — и, боже мой, в каком виде! Искалеченное, униженное и забитое, полное того же мрака, которым полна
природа.
Так смотрели они и на всю
природу, на
животных и на звезды.
Наблюдая человека как его рисует Достоевский, то и дело приходится вспоминать самые уродливые, самые дисгармонические явления в мире
животных — те уклонения, ошибки и неудачные «пробы», которые делает
природа в трудной своей работе по гармонизации жизни.
В первобытные времена человек был еще вполне беспомощен перед
природою, наступление зимы обрекало его, подобно
животным или нынешним дикарям, на холод и голодание; иззябший, с щелкающими зубами и подведенным животом, он жил одним чувством — страстным ожиданием весны и тепла; и когда приходила весна, неистовая радость охватывала его пьяным безумием. В эти далекие времена почитание страдальца-бога, ежегодно умирающего и воскресающего, естественно вытекало из внешних условий человеческой жизни.
Горожане ушли от
природы и навсегда утратили общение с четвероногими, но иногда и среди них встречаются отдельные личности, у которых как атавизм сохранилась способность влияния на
животных.
Под
природой я тут понимаю не
животных, не растения, не минералы, не звезды, леса и моря, которые все имеют внутреннее существование и принадлежат экзистенциальному, а не объективированному плану.
Человек есть загадка не как
животное и не как существо социальное, не как часть
природы и общества, а как личность, именно как личность.
Это освобождение
природы из плена, освобождение и мира
животного, за который человек отвечает.
Весь миропорядок с царством универсально-общего, безличного придет к концу и сгорит, все же конкретные существа, человеческая личность прежде всего, но также и
животные, растения и все имеющее индивидуальное существование в
природе наследуют вечность.
Человек есть преходящее явление
природы, усовершенствовавшееся
животное.
В христианском сознании до сих пор не было выработано этического отношения к
животным, да и вообще к
природе.
Рай в
природе сохранился в ее красоте, в солнечном свете, в мерцающих в ясную ночь звездах, в голубом небе, в незапятнанных вершинах снеговых гор, в морях и реках, в лесу и хлебном поле, в драгоценных камнях и цветах и в красоте и убранстве мира
животного.
Это неведение того, что дает счастье, эту бессознательность поэтических наслаждений я почти понимаю или привык к ней, встречав ее часто в жизни; грубая, бессознательная жестокость толпы тоже была для меня не новость; что бы ни говорили защитники народного смысла, толпа есть соединение хотя бы и хороших людей, но соприкасающихся только
животными, гнусными сторонами, и выражающая только слабость и жестокость человеческой
природы.
— Вы, Агей Алексеич, выпивши и возбуждены. Нехорошо! Не забывайте, что вы человек, а не
животное!
Животному прилично подчиняться инстинкту, а вы царь
природы, Агей Алексеич!
Но под «
природой» в этом случае нужно разуметь не
животные, растения, леса, поля, моря и горы, не звездное небо, принадлежащие к экзистенциальному плану и входящие в духовность, а объективацию, мир вещей и предметов, механическое царство, детерминированное извне.